Н. Г. Григорьян
ПРОТИВОСТОЯНИЕ СИСТЕМЕ. К ОЦЕНКЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПОЗИЦИИ И.П.ПАВЛОВА
© Н.Г.Григорьян
В огромной литературе об Иване Петровиче Павлове (1849-1936) нет ни одной статьи, посвященной анализу его социально-политических взглядов. Можно говорить по крайней мере о двух основных причинах отсутствия таких работ. Первая заключается в недостаточности документальных источников. Архивные материалы, содержащие ценные факты о социально-политических взглядах Павлова, до 1989 г. были абсолютно недоступны исследователям и оставались в спецхране АН СССР (Ленинградское отделение) под замком. И только благодаря гласности в 1989 г. сразу появилось несколько публикаций по интересующему нас вопросу (1). Ценность последних публикаций заключается для нас прежде всего в том, что, наконец, мы впервые имеем возможность судить о социально-политических взглядах Павлова на основе первоисточников, а не слухов, легенд, воспоминаний, в которых зачастую желаемое выдавалось за действительное. В этом отношении характерна уверенность Э.А.Асратяна в том, что "очень скоро у великого ученого... разлетелись как дым все его прежние сомнения в успехе социализма в нашей стране, и он со свойственной ему прямотой всецело стал горячим сторонником и трибуном нашей новой жизни" (2). Другая причина заключается в идеологическом единомыслии, согласно которому Павлов из яростного противника Великой Октябрьской социалистической революции эволюционировал в ее сознательного приверженца.
1935 год явился своеобразным рубежом в оценке политических взглядов Павлова. На приеме правительством делегатов XV Международного физиологического конгресса в Большом Кремлевском дворце 17 августа 1935 г. Павлов в своей речи говорил об "исключительно благоприятном положении науки в... отечестве. Сложившиеся отношения между государственной властью и наукой таковы, – продолжил Павлов, – что мы, руководители научных учреждений находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам представляет правительство... Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное... завершение этого исторического социального эксперимента" (3). Казалось бы все ясно и нет оснований ворошить прошлое. В вопросах, касающихся социальных проблем, все высказанное Павловым, "отличавшееся резкостью инакомыслия, уже давно забылось", – писал ПЛ.Капица в 1980 г (4). Между тем, публикации 1989 г. выявили никогда не утихающий, с новой силой обострившийся интерес к социально-политическим взглядам Павлова. Сегодня очевидно, что это вовсе не забытый, а совершенно не изученный и не освещенный вопрос. Социально-политический взгляды Павлова в настоящих условиях, когда наше общество переживает мучительное и критическое переосмысление прошлого, приобретают особенный интерес.
Отношение Павлова к революциям. Павлов был крупной общественной фигурой и всегда, особенно в трудные, решающие для родины дни, страстно переживал все события, остро реагировал на них. "Хотя я специалист, но живу общими впечатлениями жизни, с ними считаюсь, их перерабатываю и на них реагирую... Вопрос стоит так: быть или не быть Родине" – говорил Павлов своим слушателям Военно-медицинской академии в Петрограде в 1923 г. Он принимал активное участие в жизни тех учреждений, в которых работал. Так, он был одним из активных сторонников автономии высшей школы, за выборное начало, строгое проведение выборов и тщательный отбор научных и преподавательских работников. За неукоснительное выполнение этих принципов он выступал на заседаниях Военно-медицинской академии, за что имел большие и резкие столкновения с начальником академии, известным патологом В.В.Пашутиным. Активно противостоял Павлов бюрократическим методам управления наукой. Он считал своим долгом организовать здоровое общественное мнение в тех случаях, когда в жизни страны происходили существенные, определяющие события. Активность политического настроения Павлова возрастала особенно в такие периоды. И.П.Павлов внимательно, с не ослабевающим интересом следил за ходом русско-японской войны, до мельчайших подробностей знал, что происходит на фронте. Его гнев и разочарование были настолько велики, что он сказал: "Только революция может помочь теперь; с этим гнилым самодержавием нужно кончать. Люди, которые довели страну до такого позора, не могут оставаться у власти" (5). В период первой русской революции Павлов включается в политическую работу, посещает кружки, собрания профессоров, которые собирались в Биологической лаборатории Лесгафта, в Академии наук. Он подписывает протесты против политики государства в области науки и образования; вместе с другими подает правительству петицию с требованием изменения существующего строя, введения конституции, всеобщего равного прямого и тайного голосования.
Сильно переживая первую империалистическую войну, Павлов в одном из писем этого времени, 23 декабря 1914 года писал, что судьбы "человеческой жизни, человеческой культуры" его занимают "покрепче условных рефлексов" (6).
Февральскую буржуазно-демократическую революцию Павлов встретил восторженно, с большими надеждами. Во "Введении" "20 летнего опыта" Февральскую революцию Павлов назвал своей, "нашей революцией" (7). Настроение Павлова в этот период хорошо отражено в его выступлении на организационном собрании общества "Свободная ассоциация для развития и распространения наук" 28 марта 1917 г. в Петроградском женском медицинском институте. В неизбежной конкуренции народов – в военной, экономической, культурной и других областях, – говорил Павлов, – государственную и национальную индивидуальность можно отстоять лишь опираясь на науку, понимая "первенствующую" ее роль в человеческой жизни. Неблагополучное положение России в первой империалистической войне Павлов объяснял научной отсталостью страны. Надежды на лучшее будущее Павлов связывал с "трепетным периодом освобождения", который переживала Россия после Февральской революции. "Сейчас же, неотложно всем нам нужно, – говорил Павлов, – быть проникнутым беспрестанным сознанием, что после того, как рухнуло – и так легко совершенно прогнившее здание старого государственного порядка, на всех нас легко подавляющая своею грандиозностью, даже устрашающая, задача – заложить правильные, безошибочные основы нового здания справедливой, счастливой и сильной России" (8). При новом строе русской жизни ученые должны быть поглощены мыслями об улучшении науки и образования. Царское правительство, всеми силами утверждая принцип самодержавия, боялось всех видов образования, чинило препятствия и всячески мешало просвещению народа. В связи с этим Павлов любил вспоминать классическую по цинизму фразу Победоносцева, сказанную русскому издателю, просившему о широком распространении среди народа книг, поясняющих текст церковно-славянских книг: "Нам именно понимания и не нужно, нам нужен только благоговейный страх" (8). Павлов говорил о том, что при царской власти насильственно ограничивались возможности людей в получении образования; средства на науку оставались скудными и никогда не были заботой государства, выдающиеся деятели науки "много раз с легким сердцем приносились в жертву жестокому режиму", съезды и собрания ученых отменялись по политическим мотивам. Радикальное улучшение положения в науке и образовании Павлов связывал с демократизацией общества. Благодаря уничтожению сословных перегородок "каждому выдающемуся уму из народа, – говорил Павлов, – будет дана возможность приобщаться к науке. Русская наука получит новый и огромный источник – и только тогда, говорил Павлов, – "можно будет точно подсчитать производительность русского народа в области науки" (8). Говоря о неотложности организации новых институтов – учебных и научно-исследовательских, Павлов подчеркивал важность благотворительности. Ссылаясь на пример Европы и США, в которых просвещенные миллиардеры жертвуют на науку десятки миллионов, Павлов взывал в период "великого народного пробуждения" воздвигнуть достойный памятник революции – в виде организации новых институтов и научных лабораторий. В истории русского общества и русской науки две даты – 19 февраля 1861 г. и 27 февраля 1917 г. – Павлов считал великими.
С еще большим вдохновением и уверенностью о роли Февральской революции в коренном обновлении России говорил Павлов в своем приветственном письме участникам Первого съезда русских физиологов 6 апреля 1917 г. Он специально подчеркивал исключительное состояние России: "Мы только что расстались с мрачным, гнетущим временем". Павлов, как и К.А.Тимирязев думал об объединении науки и демократии, выражал надежду, что именно при демократическом строе науке будет обеспечена "вечно царственная роль" в жизни общества. Зная хорошо историю Великой Французской революции, за которой числился великий грех – казнь Лавуазье, Павлов выражал надежду, что русская революция не пойдет по этому пути. XIX век произвел такой решительный поворот в умах, – говорил он, – "что теперь нельзя бояться такой демократии, которая бы позабыла про вечно дарственную роль науки в человеческой жизни" (9). Павлов говорил о свободной России, от которой он ждал "чрезвычайного усиления" средств для научной деятельности.
Однако события развивались так, что к лету 1917 г. стало очевидным, что временное правительство не владеет ситуацией в стране. По свидетельству Л.А.Орбели, Павлов остро переживал последовавшие за Февралем события, испытал глубокое разочарование: "О паршивый адвокатишка, такая сопля во главе государства, он же загубит все, – говорил Павлов о Керенском (10). Октябрьскую революцию, – вспоминал Орбели, – Иван Петрович переживал очень тяжело, он считал, что Родина погибнет, что воюющие державы раздерут ее на части.
Павлов неоднократно возвращался к оценке Октябрьской революции и ее последствий. В этом отношении наиболее характерно его письмо Наркому здравоохранения Г.Н.Каминскому от 10 октября 1934 г. Павлов не удержался от того, чтобы в ответ на поздравление Каминского с 85-летием не сказать о том, что по отношению к Октябрьской революции у него чувства "почти прямо противоположны" чувствам Каминского, которому революция "вселяет бодрость чудесным движением вперед родины". "Огромные действительно отрицательные стороны ее" Павлов видел в "многолетнем терроре и безудержном своеволии власти", превращающих "нашу и без того довольно азиатскую натуру в позорно-рабскую. Я видел и вижу постоянно, – продолжал Павлов, – много чрезвычайно примеров этого. А много ли можно сделать хорошего с рабами? Пирамиды, да; но не общее истинное человеческое счастье" (1).
Отношение Павлова к властям несколько изменилось в лучшую сторону в начале 30-х годов. Об этом свидетельствует важный факт – предложение, сделанное Павловым в Риме (1932), а именно: следующий, XV Международный физиологический конгресс созвать в СССР[1]. Этот жест Павлова был весьма высоко оценен правительством. В своем письме Павлову от 25 ноября 1932 г. Комитет по заведыванию учеными и учебными заведениями при ЦИК СССР писал: "Ученый совет... выражает особенное удовлетворение по поводу того, что при Вашем содействии созыв следующего международного конгресса, назначенного на 1935 г., состоится в пределах СССР" (6, с.41). В 20-е годы для официального отношения к Павлову было характерно следующее: юбилейную статью (автор – Ю.П.Фролов), посвященную 80-летию Павлова, редакция журнала "Научное слово", в которую входили А.И.Абрикосов, Н.К.Кольцов, Н.И.Бухарин, И.К.Луппол, О.Ю.Шмидт и другие известные ученые, посчитала необходимым предварить следующими словами: "Статья Фролова дает характеристику Павлова только как ученого и совершенно обходит вопрос его социального и общественного кредо.
Советская и научная общественность, отдавая должное академику Павлову как ученому, не может вместе с тем пройти мимо той реакционной и враждебной позиции, которую занимает маститый ученый по отношению к советскому строю, к строительству социализма в нашей стране.
В то время, когда лучшие представители интеллигенции идут в ногу с пролетариатом в строительстве нового бесклассового общества, новой культуры, субъективно сознавая это как свой общественно-культурный долг, со стороны академика Павлова имели место ярко враждебные выпады и действия против советской власти и коммунистической партии (выборы в Академию наук и другие факты)" (11). Итак, совершенно четко сказано о реакционных социально-политических взглядах Павлова. В чем они состояли и какими были взгляды Павлова на самом деле? Основная причина "реакционности" заключалась в неприятии Павловым Великой Октябрьской социалистической революции, которое Павлов не скрывал. Свое отношение к Октябрьской революции Павлов много раз публично высказывал в вступительных лекциях к курсу физиологии в Военно-медицинской академии.
Во "Введении" "Двадцатилетнего опыта изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных" (1923), опубликованного по постановлению Совнаркома (1921) за подписью Ленина И.П.Павлов дважды писал об "ужасах революции, воспроизводящих межживотные отношения".
С Павловым и с его физиологическим учением сложилась уникальная ситуация: чем откровеннее выражал Павлов свое неприятие Октябрьской революции, тем больше власти, как писал Бухарин, были "готовы ухаживать как угодно, идти навстречу всякой его работе". "Не ссорьтесь с революцией, – уговаривал Павлова Бухарин, – Вы ведь окажетесь неправы, не говоря о всем прочем" (1).
Противостояние Октябрьской революции, как разрушительной силе, административно-командной системе с ее репрессиями, защита общечеловеческих и общенаучных ценностей наиболее ярко выражены в диалогах, которые вел Павлов в 20-30-х годах с Н.И.Бухариным, М.Горьким и Н.К.Кольцовым.
Диалог Павлова с Бухариным. Знакомство Павлова с Бухариным началось с изучения двух его трудов "Азбука коммунизма. Популярные объяснения программы РКП (б)" (1920, совм. с Е.А.Преображенским)[2] и "Пролетарская революция и культура" (1923). Своими мыслями относительно этих книг Павлов поделился во вступительной лекции – 25 сентября 1923 г. со слушателями Военно-медицинской академии. По давнишней традиции Павлов вступительную лекцию обычно посвящал обсуждению общеполитических и общенаучных вопросов. Незадолго до этого он посетил впервые после октября 1917 г. университетские города Европы и США. Внимание Павлова в книгах Бухарина (по словам Павлова, Бухарин "один из крупных лиц, которые держат в своих руках Россию") привлекли следующие положения: ученые о мировой революции; политика Коммунистической партии в области науки, культуры, образовании; роль рабочего класса в обществе, культурном строительстве. По всем этим вопросам прогнозы Павлова были печальные – везде тупиковая ситуация, из которой Павлов не видел выхода. При посещении Европы и США Павлов нище не видел признаков и примет мировой революции. В работах Бухарина Павлова поразила, с одной стороны, уверенность, с другой – утопический характер учения о мировой революции это – "тупик", ничем не обоснованная вера. Но вера – это не наука. Из ужасного положения Россию может вывести только наука; именно она, по глубокому убеждению Павлова, остановит человечество перед страшным взаимным истреблением.
В науке, образовании и культуре в результате революции также сложилась тупиковая ситуация. Павлов отмечал "легкое" обращение властей с наукой. Из университета удаляются наиболее талантливые профессора, тем самым уничтожаются университеты. В области образования постоянно все переделывается и пересматривается – программы, учебные планы, формы и методы обучения; уничтожаются докторские степени. Павлов считал, что программа большевиков в области науки и образовании не обоснована, что это – угроза науке. Как истинный демократ Павлов приветствовал более широкий прием в ВУЗы , но считал, что в ВУЗах должны учиться хорошо подготовленные люди, иначе уровень образования "чрезвычайно понизится". Он решительно возражал против классового приема в ВУЗы.
Выступая против догматизации науки, Павлов подчеркивал, что наука и свободная критика – синонимы. Свободная, а не "закабаленная" точка зрения, – говорил Павлов, – позволяет признать, что "марксизм и коммунизм – это вовсе не есть абсолютная истина, это одна из теорий, в которой, может быть, есть часть правды, а может быть и нет правды..." (1).
Ответ Бухарина Павлову под названием "О мировой революции, нашей стране, культуре и прочем" был опубликован в журнале "Красная новь" (1924, №7-9). Согласно Бухарину существуют две противоположные системы в области общественных наук: воинствующий марксизм – орудие революции; другая – буржуазные общественные науки, которые являются ни чем иным, как идеологической охраной частной собственности и капиталистического режима. Бесстрастие науки, – писал Бухарин, – в том смысле, какой ему придает академик Павлов, есть миф. Говоря о том, что "мировая революция есть факт", Бухарин заметил, что она находится в определенной фазе своего развития, когда пролетариат захватил только одну шестую часть, а не шесть шестых. Павлов не видит "осязательных признаков нашей победы... Европа длительно гниет... У старого мира нет будущего. У него нет никакой объединяющей идеи".
Бухарин не согласен с Павловым в том, что "Россия разрушена на десятилетия". Исторической предпосылкой роста культуры в стране Бухарин считал господство рабочего класса. Говоря об ограниченности социального и политического кругозора Павлова ("на все Павлов смотрит из окна своей квартиры и лаборатории"), Бухарин отмечал, что коммунисты-руководители в биологии и физиологии понимают больше, чем Павлов в общественных науках. Ошибка Павлова в том, что он обходит основной вопрос – вопрос о социальной, классовой сущности общественных явлений. Стране нужны кадры, которые "вели бы пролетарскую политику на всех пунктах трудовой. Гарантией такой политики являются "определенная социально-классовая прививка", ограничение по социальному происхождению. Отсюда классовый прием. Бухарин согласен в том, что революция в первой своей фазе "безусловно сопровождалась разрушениями в сфере производства квалифицированных интеллектуальных сил".
Подчеркивая примат практического использования науки перед "чистой" наукой, Бухарин писал; "Будущее принадлежит не героям спекулятивной философии, а людям, которые связаны с практикой, у которых наука есть орудие этой практики. У рабочего же класса практика в крови. Гегемония опытной науки, материалистического мировоззрения. Материалистического воспитания и обучения... Революционная целесообразность требует помочь нашему оппоненту вылезать из его многочисленных тупиков и ям" (12).
В начале 30-х годов во взаимоотношениях Павлова и Бухарина произошел крутой поворот. Инициатором сближения с Павловым был Бухарин, о чем свидетельствует его переписка с Павловым, охватывающая 1932-1935 годы. Опубликованы 4 письма Бухарина Павлову, и два письма Павлова Бухарину. В своих письмах Бухарин просит Павлова написать статью об условных рефлексах для журнала, издаваемого ВСНХ. Наибольший интерес представляет письмо Бухарина, в котором он уговаривает Павлова из "Введения" к пятому изданию "Двадцатилетнего опыта..." (1932) исключить оценку революции как разрушительной силы, принесшей много страданий и тягот народу. "Я стороной слышал, – писал Бухарин Павлову в декабре 1932 г., – что Вы переиздаете свою работу и оставляете старое предисловие со всякими "инвектами" насчет революции и т.д. Дорогой Иван Петрович, не делайте этого ради всех святых! ... Зачем Вам плодить всякие трения? К чему это? За Вами готовы ухаживать как угодно, все готовы итти навстречу всякой Вашей работе, а Вам обязательно хочется вставить революции перо. Не делайте этого ради бога! ... Не ссорьтесь с революцией. Вы ведь окажетесь неправы, не говоря о всем прочем..." Отвечая Бухарину, Павлов 27 декабря 1931 г. писал: "Если я Вам делаю приятное, то не хочу этим насиловать себя... Мне было бы стыдно перед собой, если бы я промолчал, когда надо было говорить, или бы не говорил то, что думаю. Поэтому я не могу согласиться на то, чтобы я выкинул в старом введении место о революциях.
Революция для меня – это действительно что-то ужасное по жестокости и насилию, насилию даже над наукой; ведь один Ваш диалектический материализм по его теперешней жизненной постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инквизиции. Вы, конечно, сами все это знаете и видите, но оправдываетесь Вашей верой, что этой ценой получится что-то непременно большое. Но этой веры я не имею и она, конечно, ни для кого не обязательна. Я воодушевлен другой верой, верой в науку, которая проникнет наконец во все уголки человеческой натуры и научит человека искать истинного счастья не только для себя одного, но непременно вместе с тем и для других.
Вы в Вашей работе слишком упрощаете человека и рассчитываете его сделать истинно общественным, запирая его, например, на всяческих и бесконечных собраниях для выслушивания одних и тех же поучений.
Я не реакционер, как меня частят Ваши: напротив для меня ни в жизни, ни в науке ничего не окончательно, а бесконечные изменения и добавления. Только я не крушитель, а постепеновец, как называл себя Менделеев" (1).
С 1928 года Павлов обращался в Совнарком, к Бухарину и В.М.Молотову с протестами против репрессий и беззаконий, против гонений на науку, религию, против воинствующего атеизма. Павлов решительно и гневно протестовал против унижения интеллигенции властями, против унижения достоинства и чести науки и ученых, против унижающих достоинство людей условий жизни. В этом отношении характерно письмо в Совнарком от 17 октября 1928 г., в котором Павлов писал: "В каком резком противоречии при нашей республике стоит прилагательное "советская" не в его официальном, а в общеупотребительном смысле! Образованные люди превращены в безмолвных зрителей и исполнителей. Они видят, как беспощадно и большей частью неудачно перекраивается вся жизнь до дна, как громоздится ошибка на ошибке, но они должны молчать и делать только то, что приказано. Даже мы, люди науки, признаны некомпетентными в нашем собственном деле и нам приказывают в члены Высшего ученого Учреждения (Академию наук) набирать людей, которых мы по совести не можем признать за ученых. Можно без преувеличения сказать, что прежняя интеллигенция частию истребляется, частию развращается.
Но не суровый ли ответ жизни на все это, что на 11-м году режима в республике, именуемой также и трудовой, ее граждане, в миллионных массах, ежедневно значительную часть дня, а иногда и ночью, проводят в очередях за предметами первой необходимости и иногда совсем или почти попусту, когда старая Россия была так богата ими" (1).
20 августа 1930 г. Павлов писал в Совнарком об арестах Д.Н.Прянишникова и А.А.Владимирова, что эти аресты "беспрерывные и бессмысленные, без малейшего основания" порождают упадок энергии, потерю интереса к жизни.
Спустя три недели после злодейского убийства Кирова – 21 декабря 1934 г. Павлов писал в Совнарком о "страшно дорогом эксперименте с уничтожением всего культурного слоя и всей культурной красоты жизни".
"Мы жили и живем под не ослабевающим режимом террора и насилия, – продолжал Павлов. – Наша обывательская действительность... со всеми ежедневными подробностями – это... ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли значительно смягчилось, если бы рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастающими учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходство с жизнью древних азиатских деспотий. А у нас это называется республиками. Как это понимать?
Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением проводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно... Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нее. Не один же я так чувствую и думаю? Пощадите же родину и нас" (1).
В одном из писем в Совнарком Павлов протестует против введения в устав Академии наук параграфа о том, что вся научная деятельность Академии должна строиться на платформе диалектического материализма. "Разве это не величайшее насилие над ученой мыслью? Чем это отстает от средневековой инквизиции... Люди порядочные в этой школе сделались позорными рабами... Рабский дух, основательно натренированный скоро, потом не выгонишь". Критика, резкие заявления по адресу властей неизмеримо менее вредны, – писал Павлов, – чем рабское "чего изволите" – зло и гибель правителей".
На неоднократные обращения в Совнарком и В.М.Молотову Павлов получает однозначные ответы о том, что будучи великим ученым, Павлов плохо разбирается в политике. Вот характерный ответ Молотова от 2 января 1935 г.: "Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категорические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна... Политические руководители СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную ретивость в отношении вопросов физиологии" (1).
Неизменно подчеркивая значение общечеловеческих ценностей, чувства собственного достоинства и долга, без которых государство обречено на гибель "изнутри", несмотря ни на какие Днепрогэсы и Волховстрои, Павлов решительно выступал против жестокого принципа, когда "государство, власть – все, а человек, личность – ничто" (3).
Полемика между Павловым и Бухариным велась по коренным проблемам социально-политического и научно – общественного развития страны и народа, науки и образования. Вместе с тем по этим вопросам позиции Павлова и Бухарина разошлись. Павлов исходил главным образом из фактов реальной жизни ("факты – это воздух ученого"), – а реальная жизнь в 20-е годы – это разруха, голод, болезни. На основе наблюдений Павлов пессимистически смотрел на будущее страны, науки, образования и культуры. Бухарин исходил из теории марксизма – отсюда его уверенность в радикальном успехе революционного обновления страны. История показала, и сегодняшний день науки и образования тому свидетельство – правоту Павлова. Нельзя согласиться с Бухариным в том, что будучи революционером в науке, Павлов оказался консерватором в общественно-политических вопросах, что в критике марксизма, Павлов "взялся за дело, которое просто не знает". Ложность такой двойственной оценки личности Павлова давно изжила себя. Для Павлова наука и демократия были неотделимы.
Диалог второй: В декабре 1932 г. М.Горький в сопровождении ленинградского хирурга, друга Павлова И.И.Грекова посетил Павлова в его квартире на 7 линии Васильевского острова. (Заметим, что это было второе посещение, первый раз Горький был у Павлова в 1920 г.). Между ними произошел следующий диалог. По существу основная тема разговора касалась человека, его судьбы, счастья, его образования и воспитания. Согласно Павлову, счастье человека "где-то между свободой и дисциплиной". Для активной, полноценной жизни, необходимо у каждого воспитывать рефлекс цели. На что Горький ответил, что рефлекс цели можно воспитывать только после создания соответствующих социальных условий. Родители и учителя должны воспитывать, а общественность и государство – создавать широкие возможности для укрепления рефлекса цели, тогда жизнь будет наполнена интересом и не будет самоубийц.
Горький говорил о новом человеке, но новые люди, по его глубокому убеждению, могут расцветать "на новой почве, которая была создана Октябрьской революцией". Именно революция создала ту почву, "те тысячи строек, на которых перековываются миллионы людей" (13). На что Павлов ответил Горькому: когда так много говорят о новых фабриках и стройках, о пятилетках, то забывают основное: люди, обслуживающие эти фабрики и пятилетки, остаются на втором плане, человек в этих условиях превращается в машину. Между тем государству может быть полезным только гражданин с чувством собственного достоинства, с твердыми принципами и взглядами. Развивая свою идею, своё понимание роли личности и яркой индивидуальности в жизни общества, Павлов говорил, что нельзя мешать развитию личности, "подгонять всех под середняков". "Попробуйте Пушкина заставить жить и писать по определенной программе, – пояснял свою мысль Павлов. – Ведь из этого ничего не выйдет... Пушкин захиреет" (13).
Не мешайте человеку, отпустите его на свободу, "людей, людей не забывайте, вот о чем я волнуюсь", – говорил Павлов. В словах Павлова Горький услышал "защиту индивидуализма", речь интеллигента-нытика. В отличие от Павлова, чей образ жизни "мужественностью, непоколебимостью, твердой защитой взглядов" нравился Горькому, Горький жаловался на то, что многие интеллигенты одолевают его письмами. Горькому не по душе интеллигенты, которые "не только умеют, но и любят страдать. И вместо борьбы против тяжелых условий жизни, – говорил Горький, -эти люди жалуются каждому встречному" (13, с.351). В беседе с Павловым Горький говорил о создании условий для свободного развития нового человека, но именно "нового человека, а не всякого", – подчеркивал Горький. "А защищать всякую индивидуальность, всякую земную тварь это уже, знаете, другое дело!"
Диалог третий – с Кольцовым: Генетика не была специальностью Павлова, именно поэтому фактический материал и основной вывод его небольшой статьи "Новые исследования по условным рефлексам" (1923) о наследовании условных рефлексов были признаны ошибочными и отвергнуты генетиками – Н.К.Кольцовым и Морганом. Под влиянием неопровержимых фактов Павлов должен был признать опыты Н.П.Студенцова по наследованию предрасположенности к образованию условных рефлексов "крайне недостоверными" (1927). Вопреки фактам, опираясь лишь на авторитет Павлова, эта идея, однако, была подхвачена биологами, называющими себя марксистами, вернее, ламаркистами, что свидетельствует о том, что статья Павлова 1923 г. представляла в те годы не столько научный, сколько социально-политический интерес. В 20-30-е годы генетика как "буржуазная" наука, выводы которой "противоречат марксизму и не совпадают с социальной политикой партии и неприемлемы для философии пролетариата" (14) была отвергнута биологами-марксистами. Вывод статьи Павлова о том, что путем воспитания (обучения) и тренировки можно получить новые поколения с запрограммированными свойствами нервной системы, импонировал тем, кто взялся за коренное переустройство старого мира, не считаясь с биологическими основами поведения и психики.
На основе личных встреч и бесед с Павловым, имевших место в 1923, 1934 и 1935 годах, Кольцов осветил эволюцию взглядов Павлова на генетику. Кольцов отмечал возросший "чрезвычайно живой" интерес Павлова к генетике, его желание собрать в Колтушах большую группу ученых-генетиков. При этом Павлов сослался на свой разговор с Г.Н.Каминским о необходимости ввести во всех медвузах курсы генетики, о том, что не должно быть ни одного врача, не знающего генетики. Уместно в связи с этим напомнить слова Павлова, сказанные у гроба сына Всеволода, умершего от рака: "Всеволод! Даю тебе слово, что мучительный конец твоей надломленной и рано оборванной жизни не пропадет даром. Я имею некоторый голос среди молодежи. Этим голосом я расскажу твою роковую историю. Она лишний раз толкнет людское внимание в сторону одной уже известной научной истины законов наследственности Менделя. Воплотившись, сделается жизненным правилом. Эта истина освободит человека из-под груды скорбей и обеспечит ему здоровье и радостное существование" (16).
В незаконченной рукописи "Об одном важном долге современного врача" (1935). Павлов подчеркивал, что законы генетики должны стать "руководящим источником самой человеческой жизни" (8, с. 105). Мало врачу знать генетику, ее основные законы. Он должен быть практически убежденным проповедником законов генетики. Менделевские законы должны получить "широчайшее проникновение в людское мышление", – писал Павлов в 1935 г.
Обсуждение проблемы врожденного и приобретенного, биологического и социального, внутреннего и внешнего в указанные годы завершилось в пользу "внешней, социальной среды, являющейся материалистическим и диалектическим", в то время как всякое внутреннее начало считалось "исчадием витализма, идеализма, ада и дьявола" (14, с.99). Целенаправленное подчеркивание примата социального над биологическим в угоду официальной политике привело к сознательному искажению взглядов Павлова на генетику, что получило новый импульс после сессий 1948 и 1950-х годов. При оценке физиологии высшей нервной деятельности, раскрытии механизмов поведения, упор делался на внешних факторах. "Многолетними и систематическими экспериментами он (Павлов) укрепил идею зависимости поведения организмов от внешних раздражении" (А.П.Карпинский, 17, с.3). "Благодаря изумительным экспериментам Павлова мы знаем теперь, какими путями простейшие реакции организма превращаются в сложнейшие психические акты. Учение Павлова выковало и продолжает выковывать острое оружие против всякого мракобесия в естествознании, против всякого использования науки для одурманивания народных масс" (Каминский, 17, с.8). Павлову стало "ясно, что здоровый нормальный организм мыслим только в социалистическом обществе" (В.Л.Комаров, 17, с. 11). Павлов "подкрепил... материалистический фронт рабочего класса своими работами" (А.М.Деборин, 17, с.14).
Павлов и национальный вопрос. В "Воспоминаниях" Л.А.Орбели имеются яркие свидетельства об уважительном отношении Павлова к национальному достоинству человека. Вот некоторые характерные примеры. В студенческие годы (начало XX в.) Орбели, будучи старостой курса в Военно-медицинской академии хлопотал о денежном вознаграждении для неимущих студентов. Однажды он столкнулся с пренебрежительным отношением и отказом в помощи со стороны профессора терапии Шерешевского, секретаря Общества русских врачей в Петербурге только по той причине, что в списке нуждающихся студентов была армянская фамилия. Шерешевский свой отказ мотивировал в непочтительной форме: – "Что вы мне всяких мянцев-шванцев приносите!" (10, с.192). Орбели отказался на таких условиях получить пособие для нуждающихся студентов. Узнав об этом Павлов был возмущен, лично вмешался, исправил положение и список неимущих студентов был утвержден, пособие получено. Другой инцидент произошел в лаборатории Павлова в ИЭМ-е. Павлов высоко чтил своего университетского учителя физиологии профессора И.Ф.Циона. На благодарные воспоминания Павлова о Ционе один из докторантов Павлова по ИЭМ-у И.О.Широких заметил: "Так Вы, Иван Петрович, до известной степени сионист?" На что Павлов с возмущением ответил: "Вы, господин, не воображайте! Что вы думаете, что вы какая-то избранная нация? Какое вы имеете право ни с того ни с сего оскорблять другую нацию? Я должен вас предупредить: если у вас такие взгляды, вам не место в моей лаборатории" (10, с.103). В лаборатории Павлова в ИЭМ-е в начале XX в. работали над диссертациями два доктора из Киева: Я.А.Бухштаб и Н.Д.Стражеско. По окончании и успешной защиты диссертации Павлов рекомендовал названных докторов в члены Общества русских врачей в Петербурге. В результате Стражеско был избран единогласно, а Бухштаб был забаллотирован. Следует пояснить, что перед голосованием один из влиятельных челнов Общества, профессор Н.П.Симановский свое отрицательное отношение к предложению Павлова выразил словами: "Зачем Иван Петрович сует нам Бухштаба, у нас Общество русских врачей" (10, с.194). Возмущенный Павлов по свидетельству Орбели заявил: "Я ухожу из Общества! Если представленного мною человека забаллотируют без всяких оснований и черт знает по каким поводам, я в этом Обществе работать не буду и в последний раз здесь присутствую!" (10, с.164). Была объявлена перебаллотировка, и Бухштаб был избран единогласно.
Другой ученик Павлова А.О.Долин вспоминает характерный случай. Профессора физиологии Ташкентского университета А.И.Израэля Павлов засыпал вопросами о переменах на Востоке, о быте узбеков, о положении женщин. С согласия Павлова проф. Израэль направил двух узбеков-аспирантов в Ленинград. Под руководством Долина они участвовали в проведении опытов по камфорной эпилепсии. Павлов интересовался их успехами и подготовкой к научной работе. Обратив внимание на то, что в записи протоколов опыта аспиранты узбеки делают много ошибок, Павлов разволновался и поручил безотлагательно организовать для них занятия по русскому языку (16, с.82).
Говоря о характерных особенностях Павлова как человека и ученого Орбели подчеркивал его безграничную честность как в вопросах науки, так и политики. Это выражалось в том, что Павлов спокойно критиковал все то, что казалось ему ошибочным, неверным. В политике коммунистической партии его интересовал национальный вопрос. "Мне пришлось за несколько дней до его кончины, – вспоминал Орбели, – беседовать с ним – он говорил, до какой степени его радует, что русский народ перешел от системы господства над другими нациями к системе дружеских взаимоотношений. Это есть действительно трезвая политика", – говорил Павлов, – "и успех будет, конечно, скорее и крепче, чем при тех объединениях, которые создавались путем насилия" (5, с.50). Именно успехи национальной политики по свидетельству Орбели, послужили основанием для постепенного изменения отношения Павлова к Советской власти. Объединение России и других республик Павлов представлял как свободный союз равноправных народов.
Отношение к коммунистам. В воспоминаниях учеников Павлова сведения об отношении Павлова к коммунистам противоречивы. Анохин пишет об ошибочном представлении, будто Павлов строго и придирчиво относился к сотрудникам лаборатории – членам коммунистической партии. "Я не разделял это, – писал он, – ибо видел хорошее отношение к Л.Н.Федорову, Ф.П.Майорову, Н.Н.Никитину и другим коммунистам лаборатории" (16, с.38). Долин, член партии, работавший у Павлова в эти годы, писал: "Коммунистам работать было нелегко. Еще в 1931 г. некоторые старшие его ученики не понимали или не принимали произошедших в стране перемен. Они охотно пользовались враждебными для советской власти слухами и преподносили их Павлову, это часто попадало в цель" (16, с.81-82).
Что касается отношения Павлова к диалектическому материализму, то наиболее характерным в этом отношении является эпизод, описанный Анохиным. На попытку Анохина обосновывать диалектико-материалистический характер учения об условном рефлексе Павлов ответил резким отзывом. По прочтении статьи Анохина "Диалектический материализм и вопросы психического" (1926). Павлов по свидетельству его дочери В.И.Павловой был "очень сердит". В разговоре с Анохиным Павлов сказал: "Вот что, Петр Кузьмич, я никогда не препятствовал никаким и ничьим убеждениям... Вы хотите думать по диалектическому материализму, дело Ваше, я вам не препятствую в этом. Но условные рефлексы к этому не притягивайте. Этого я не хочу" (14, с.40). Анохину пришлось изъять из статьи раздел, посвященный условным рефлексам. По собственному признанию Павлов стоял "на почве естественнонаучного детерминизма" (7, с.355).
Желание вопреки истине сделать Павлова сторонником социалистического строительства сквозит во многих воспоминаниях. Ф.П.Майоров писал о признании Павловым "под влиянием непреложных фактов успехов индустриализации и коллективизации" (17, с.20). После публикации писем Павлова в 1989 г. совершенно несомненно, что строительство заводов и фабрик, пятилетки как самоцель при полном игнорировании здоровья и интересов человека Павлов воспринимал не иначе, как превращение людей в дешевую рабочую силу и полное подавление личности. Высказывания Павлова о коллективизации свидетельствуют скорее о сомнении и неуверенности, чем о приятии. Считая основным условием успеха в сельской работе любовь к труду на земле, Павлов писал: "Конечно, есть своя и большая выгода в коллективном труде сравнительно с личным. Лишь бы выдержала это наша русская натура" (6, с.52).
Вывод, который можно сделать на основе изученного материала, заключается в том, что Павлов на протяжении всех восемнадцати лет остро переживал все события, происходящие в стране, не разделял и не мог разделить политику насилия в области науки и образования, культуры и религии, игнорирование общечеловеческих ценностей в угоду классовых и партийных интересов. Он активно противостоял насильственному внедрению как единственно правильной философии – диалектического материализма в естествознание, был решительным противником нарушения преемственности научных традиций. Об этом он говорил в кругу своих учеников и в публичных выступлениях. Одновременно он постоянно обращался с письмами-протестами в Совнарком – к членам правительства, в другие официальные органы против репрессий, унижения человеческого достоинства, против политики социального напряжения в стране.
Возникает вопрос: как оценивать в свете вышесказанного речь Павлова на приеме правительством делегации XV Международного физиологического конгресса 17 августа 1935 г., в которой было сказано об исключительно благоприятном положении науки в СССР, о взаимопонимании между учеными и властями, об огромных средствах, отпускаемых на науку[3]. Ведь именно на основе этого выступления все, пишущие об эволюции социально-политических взглядов Павлова, оказались единодушны в том, что Павлов в 1935 г. окончательно встал на сторону Советской власти, безоговорочно принял Великую Октябрьскую социалистическую революцию. На наш взгляд, правда в оценке социально-политических взглядов Павлова заключается в том, что до конца жизни у Павлова сохранилось двойственное отношение к происходящему в стране. Действительно, физиологи, и прежде всего, Павлов и его школа, оказались в исключительно привилегированном положении, окруженные вниманием властей. Власти, по словам Бухарина, были "готовы ухаживать (за Павловым) как угодно, идти навстречу всяческой (его) работе". Факты таковы: 24 января 1921 г. было подписано постановление Совнаркома о создании наиболее благоприятных условий для работы Павлова и его лабораторий. За короткий срок – с 1923 по 1934 гг. было шесть изданий классического труда Павлова "Двадцатилетний опыт изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных", и три издания "Лекций о работе больших полушарий головного мозга", в 1925 г. физиологическая лаборатория АН СССР была реорганизована в Физиологический институт, в 1929 г. в связи с 80-летием со дня рождения Павлова было отпущено 100 тысяч рублей, а в 1934 г. – миллион рублей на строительство биостанции в Колтушах; в 1935 г. на проведение XV Международного физиологического конгресса – два миллиона. Начиная с 1923 г. Павлов ежегодно бывал за границей, участвовал во всех международных конгрессах по физиологии, медицине и психологии. Блестяще проведенный Международный конгресс, на котором Павлову было присвоено звание старейшины физиологов мира (princeps physiologorum mundi) имел большое политическое значение. Выступление Павлова в Большом Кремлевском дворце следует расценить как благодарность за расположение властей к физиологии, за огромные средства, отпускаемые правительством на науку. Средства на физиологию особенно сильно возросли в 30-е годы. Мог ли Павлов не оценить щедрость правительства, если учесть, что классические исследования Павлова в области физиологии пищеварения (Нобелевская премия 1904 г.) и высшей нервной деятельности, выполненные до революции в ИЭМ-е были лишь "одолжены высокой мысли и просвещенной благотворительности" принца Ольденбургского. Не раз возвращаясь к вопросу об отношении властей к науке, Павлов отмечал "ничтожность" средств, отпускаемых на экспериментальную биологию. В речи, посвященной памяти С.П.Боткина (1899). Павлов отмечал, что бюджет единственного в России научно-исследовательского института медицинского профиля – ИЭМ "едва только приближается к средним бюджетам германских университетов", а физиологической лаборатории Военно-медицинской академии составляет всего лишь тысячу рублей (20). Спустя 18 лет после этого, в 1917 г. Павлов выражает пожелание, чтобы при новом строе были "чрезвычайно усилены средства" на научную деятельность.
Вместе с тем Павлов не мог оставаться равнодушным ко всему происходящему в стране. Для его поведения характерно то, о чем он говорил П.Л.Капице в личной беседе в 1934 г.: нельзя молчать, когда родина в тяжелом положении, правда нужна именно в трудной ситуации (4, с.30). Павлов надеялся и верил, что открыто высказанная правда заставит власть имущих прислушаться к ней, а следовательно изменить, исправить ситуацию в стране к лучшему.
Тревога за судьбу Родины до последних дней не покидала Павлова. Свое отношение к репрессиям он не скрывал и после конгресса: "Боже мой, – писал Павлов 6 октября 1935 г. Бухарину, – как тяжело жить теперь сколько-нибудь порядочному человеку в Вашем социалистическом Раю... Вопиющее попрание человеческого достоинства и издевательство над человеческой судьбой" (1) 8 декабря 1935 г. Павлов в письме Молотову протестовал против арестов, высылок и ограничения приема в вузы детей духовенства. В ответном письме от 28 декабря 1935 г. Молотов, обосновывая позицию властей, поучал Павлова, что нельзя судить о людях лишь" на основе обычного житейского опыта, старых встреч и прежних знакомств" (1).
Целенаправленное искажение взглядов Павлова на Октябрьскую революцию и социализм, спекуляция его именем в угоду Сталину и его окружению начались сразу же после его смерти, вернее у гроба покойного. И становится совершенно очевидны и понятны политические цели руководства страны по организации конгресса[4], обставленного с подчеркнутой щедростью и роскошью. Спустя полгода после конгресса, на траурной панихиде в феврале 1936 г. выступающие говорили о Павлове как человеке до конца преданном социализму. Особенно поразительны слова наркома здравоохранения Г.Н.Каминского, погибшего в 1938 г. От Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) Каминский у гроба Павлова сказал: "В своих последних выступлениях Иван Петрович Павлов неоднократно подчеркивал преданность советскому строю и готовность в любую минуту встать на его защиту. Он выражал неоднократно свои симпатии и признательность советскому правительству, тепло отзывался о товарище Молотове... Я вспоминаю, как в последние месяцы своей жизни Иван Петрович с глубоким волнением и уважением говорил о товарище Сталине, о величии человека, ведущего нашу страну по пути подлинного гуманизма.
Таким умер Иван Петрович Павлов, таким он будет вечно жить в нашей памяти" (17, с.9).
Письма Павлова свидетельствуют о совершенно противоположном. В нашей памяти Павлов предстает протестующим против насилия и репрессий, в защиту жизни, чести и достоинства человека и страны. Имя Павлова оказалось в ловушке после смерти. Павлова не удалось сломать при жизни, как Горького, ставшего активным трибуном и певцом новой жизни, воспевающего по его собственным словам именно "нового", а не всякого человека.
Вызывает недоумение еще одна, новейшая попытка представить Павлова как "вставшего на сторону революции или занявшего лояльную позицию по отношению к ней". Действительно, Павлов остался в России и никогда не покидал свой народ, но из этого вовсе не следует, как представляют себе авторы "Очерка теории социализма" (1989), что он "понял исторический смысл социалистической революции" (21, с.104). Для Павлова любая революция, в том числе и Октябрьская, была и оставалась "как причиняющая неисчислимые материальные потери и невыразимые страдания... с ужасами, воспроизводящими межживотные отношения" (7, с. 17). Истинное, полное и прочное человеческое счастье Павлов связывал с наукой. "Только... точная наука о самом человеке... выведет его из теперешнего мрака и очистит его из теперешнего позора в сфере межлюдских отношений", – писал Павлов в 1923 г.
В 30-е годы социально-политические взгляды Павлова претерпели известную эволюцию, связанную с "чрезвычайным поощрением" физиологии. В поощрении физиологии со стороны властей Павлов увидел реальную почву и условие для расцвета науки в стране, а следовательно, лучшей судьбы для Родины. Родина и наука для Павлова были неотделимы. Если создаются условия для развития науки, следовательно, и родина имеет будущее.
И все происходящее в стране Павлов воспринимал как социальный эксперимент, пусть грандиозный, но эксперимент. А результат этого эксперимента, как писал Павлов в октябре 1934 г. "далеко еще не определился" (6, с.46). Пророческие слова!
Список литературы
1. Самойлов В.О., Виноградов Ю.А. Иван Павлов и
Николай Бухарин // От конфликта к дружбе // 3намя, 1989. № 10, с.94-120, Есаков
В.Д. ...И Павлов остался в России // Наука и жизнь, 1989, № 9, 10, с.78-85,
116-132. "Дорожу свободой мысли" и "Не один же я так думаю"
// Медицинская газета, 12 и 14 апреля 1989.
2. Асратян Э.А. Страницы воспоминаний об
И.П.Павлове // И.П.Павлов в воспоминаниях современников. Наука, Л.,1967. С.42.
3. Павлов И.П. Полн. собр. соч., т.1, Изд-во
АН СССР, М.-Л., 1951. С.19.
4. Капица П.Л. Письма о науке, М.: Моск.
рабочий, 1989, с.372.
5. Орбели Л.А. Академик Иван Петрович Павлов
// Орбели, Избр. труды, т.V, Л.: Наука, 1989. С.49.
6. Переписка И.П.Павлова, Л.: Наука, 1970, с.87.
7. Павлов И.П. Полн. собр. соч., т.III,
кн.1, М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951, с. 19.
8. Неопубликованные и малоизвестные материалы
И.П.Павлова // Л.: Наука, 1975. С.75.
9. Приветственное письмо председателя Оргкомитета
первого съезда физиологов // Павлов И.П., ПСС, т.1, с. 17.
10. Цит. по Орбели // Воспоминания. Избр. труды, т.V, с.224.
11. Научное слово, 1929, № 10, с.97.
12. Бухарин Н.И. Атака. Сб. теоретических
статей. М.: Госиздат, 1924. С.214.
13. Павлов И.П. Встреча Горького с Павловым //
Павлов в воспоминаниях современников. С. 350.
14. Завадовский Б.М. Дарвинизм и марксизм //
М.-Л.: Гос. Изд-во, 1926, с.9.
15. Кольцов Н.К. Труд жизни великого биолога
// Биологич. журнал, т.V, № 3, 1936, с.387-402.
16. Павлов в воспоминаниях современников, с.360.
17. Памяти великого ученого // Вестник АН СССР, 1936,
№ 37.
18. Кеннон У. Некоторые выводы из факта
химической передачи нервных импульсов // Физиологический журнал СССР, т.2,
в.5-6, 1936, с.680.
19. Беритов (Бериташвили) И.С. XV
Международный физиологический конгресс. Дневник. 9.08.1935 // Архив АН СССР,
ф.12, оп.1.
20. Павлов И.П. Современное объединение в
эксперименте главнейших сторон медицины на примере пищеварения // ПСС, т.II,
с.283.
21. Очерк теории социализма // М.: Изд-во полит,
лит-ры, 1989, с.103-104.
Источник:
Н.Г.Григорьян. Противостояние системе. К оценке социально-
политической позиции И.П.Павлова // Философские исследования, 1993, № 4,
с.399-417.
[1] Попытки созвать
Международный конгресс физиологов в СССР делались в 20-х годах. Такое
предложение, в частности, исходило от Л.С.Штерн. Павлов был категорически
против необдуманного, поспешного приглашения. По свидетельству Д.А.Орбели,
Павлов беспокоился о том, как бы те условия, в которых жила в те годы Россия
после разрухи, причиненной мировой и. гражданской войной, не произвели плохого
впечатления на иностранцев о нашей стране. В своих "Воспоминаниях" Л.А-Орбели
приводит следующий эпизод. "На XII Международном физиологическом
конгрессе в 1926 году в Стокгольме Иван Петрович вызвал меня и говорит: – "Тут
некоторые люди затевают созыв следующего конгресса у нас. Пожалуйста, я Вас
очень прошу, если к Вам обратятся с вопросом, нужно ли приглашать конгресс, – не
соглашайтесь" (Орбели Л.А. Избр.труды, т.V, с.224).
[2] Об этой книге Ленин писал:
"У нас есть программа партии, превосходно разъясненная тт. Преображенским
и Бухариным, в книге... в высшей степени ценной" (Ленин В.И., ПСС.
т.42, с.157).
[3] Следует пояснить, что на
Конгрессе глава американской, делегации, профессор физиологии Гарвардского
университета У.Кеннон положение науки в капиталистических странах в 30-е годы
охарактеризовал словами: "Близится парез, грозит паралич" (18).
Кеннон говорил о низкой социальной ценности ученого, о чувстве смятения,
беспокойства и неуверенности, охватившем ученых в цивилизованных странах.
Суммы, отпускаемые на биологические исследования в США составляли лишь 0,5 % всего
федерального бюджета. В своих дневниковых записях, комментируя эту часть речи
Кеннона вице-президент Конгресса И.С.Бериташвили писал: "Доклад Кеннона
имеет большое политическое вступление. Кеннон указал, что именно нужно для
свободного развития науки: свобода исканий, время-досуг, отсутствие строгого
плана, свобода перехода ученого из одного института государства в другой. Но
здесь Кеннон уже безусловно имел ввиду и нас: ведь нигде не насилуют к
выполнению исследовательской работы к сроку, как у нас. Ведь у нас больше
всего встречаются люди с отсутствием свободного времени. Ведь больше всего наши
ученые лишены возможности съездить за границу и обменяться там опытом"
(19).
Основываясь на своем разговоре с учеником
Павлова Г.П.Зеленским о поведении Павлова на конгрессе, Бериташвили заключает:
"Слишком много денег дали на конгресс. Этим изменили старика; он стал
говорить совершенно иным языком".
[4] В специально созданный правительственный Оргкомитет конгресса вошли высокопоставленные государственные и партийные деятели: И.А.Акулов (Секретарь ЦИК СССР, председатель комитета), К.Я.Бауман (Зав. отделом науки, научно-технических открытий и изобретений ЦК ВКП(б)), Н.А.Булганин (председатель Моссовета), Г.Н.Каминский (народный комиссар здравоохранения), И.А.Кодацкий (председатель Ленсовета), Н.Н.Крестинский (заместитель наркоминдела), Г.М.Кржижановский (вице-президент АН СССР), Л.Н.Федоров (директор ВИЭМ-а). Из них уцелели только трое: Кржижановский, Федоров и Булганин; Акулов, Крестинский, Кодацкий, Каминский и Бауман были репрессированы.